Он любит, хотел жить, понимал, что умирает, - иначе говоря, был человеком.
Самый полновластный человек всегда повелевает именем другого - канонизированного захребетника, своего отца, и служит проводником абстрактной воли, ему навязанной.
Он обожал во мне собственное великодушие.
Поэтическое созерцание превыше философии.
Дети - всегда зеркало смерти.
Тот, кто ЧРЕЗМЕРНО любит детей и животных, любит их в ущерб человечеству.
Я неустанно творю себя: я даритель и я же даяние.
Книги - это был мир отраженный в зеркале; они обладали его бесконечной плотностью, многообразием и непредугаданностью.
Каждый предмет униженно молил об имени - дать ему имя значило одновременно и создать его, и овладть им. Не впади я в это капитальное заблуждение, я бы в жизни не стал писателем.
Наше общество все время в двжении, и порой, отстав, вырываешься вперед.
В своих чувствах мы знаем все, не знаем только глубины, то есть искренности.
Я жил не по возрасту, как живут не по средствам: пыхтя, тужась, через силу, напоказ.
В каждом человеке - весь Человек сполна.
Я был ребенком, а ребенок - это идол, которого они творят из своих разочарований.
Балованный ребенок не грустит. Он скучает, как король. Как собака.
Я собачонка, я зеваю, по щекам катятся слезы, я чувствую как они текут. Я дерево, ветер шелестит в моих ветвях, легонько их колеблет. Я муха, я ползу по стеклу, соскальзываю, снова ползу вверх. Иногда я ощущаю, как ласку, движение времени, иногда - чаще всего - я чувствую, как время стоит на месте. Дрожащие минуты осыпаются, погребая меня, бесконечно долго агонизируют, они увяли, но еще живы, их выметают, на смену им приходят другие, более свежие, но такие же бесплодные; эта тоска зовется счастьем.
Чем бессмысленнее жизнь, тем непереносимее мысль о смерти.
Уверенный, что обретает его на смертном одре, он держал бога в стороне от своего повседневного бытия.
Я нуждался в боге, мне его дали, и я его принял, не поняв, что его-то я и искал.
Такова уж природа слова: говоришь на своем языке, пишешь на чужом.
Я был частью первозданья, и в тот самый момент, когда я выделился из природы, чтобы стать наконец самим собой - тем другим, каким я хотел быть в глазах других, я взглянул в лицо своей судьбе и узнал ее: то была всего лишь моя собстенная свобода, возведенная мной самим в ранг некой сторонней силы.
Лишенный права собственности на себя самого, я пытался выбраться из книги, вновь стать читателем, я поднимал голову, я обращался за помощью к дневному свету, но и ЭТО ТОЖЕ было знаменьем, внезапное беспокойство, тревога, движение глаз и шеи - как истолкуют все это в 2013 году те, у кого будут оба ключа ко мне: творчество и кончина?
Весь человек, вобравший всех людей, он стоит всех, его стоит любой.
В ту пору Запад погибал от удушья; это именовали "сладостью жизни". За неимением явного врага буржуазия тешилась, пугая себя собственной тенью;она избавлялась от скуки, получая взамен искомые треволнения. Говорили о спиритизме, о материализации духов...
...Друзья могли сколько угодно упрекать меня, что я никогда не думаю о смерти, - им было невдомек, что я ни на минуту не перестаю ею жить...Я занимался самообманом: чтобы лишить смерть ее варварского характера, я решил видеть в ней свою цель, а в жизни - единственный способ умереть.
Я загнал плавный процесс буржуа в свою душу, я превратил его в двигатель внутреннего сгорания; я подчинил прошлое настоящему, а настоящее - будущему, я отринул безмятежную эволюционность и избрал прерывистый путь революционных катаклизмов.
Комментариев нет:
Отправить комментарий